Первый раз случился у Ромки в четырнадцать лет. Она была старше и чуть под хмельком…

Первый раз случился у Ромки в четырнадцать лет. Она была старше и чуть под хмельком…
В четырнадцать лет жизнь Стаса взорвалась, как фейерверк, и всё из-за неё — девушки с глазами цвета виски. Она была старше, слегка навеселе, и её только что бросил парень. Стас, худощавый парнишка с вихрастыми волосами, просто оказался рядом. А потом её бывший передумал, вернулся, и Стас стал лишним. Он влюбился до дрожи в коленках, а она даже не заметила, как разбила ему сердце. Чуть до беды не дошло — хорошо, что отец вернулся домой раньше обычного. В тот день он сначала влепил сыну затрещину, а потом, остыв, сел рядом на диван.
— Что, сын, девчонка? — спросил он, глядя в потолок.
Мужчина растил Стаса один — мать ушла, когда мальчишке не было и года.
— Да, — буркнул Стас, пряча глаза. — Прости, пап. Сам не знаю, что со мной.
— Слушай, Стас, — отец положил руку ему на плечо, — ни одна девчонка не стоит того, чтобы из-за неё… ну, ты понял. Жизнь длинная, сын. Ещё таких Ань встретится — сотня.
Отец оказался прав лишь наполовину. Стас не забыл ту первую Аню — её имя въелось в память, как татуировка. Но он решил, что больше не даст сердцу властвовать над собой. Занялся боксом, подкачался, и к шестнадцати годам от девчонок не было отбоя. В понедельник он гулял с Машей, в пятницу уже ехал с Соней за город. Летом на море он разбил сердца двум девчонкам за неделю. К восемнадцати Стас стал тем, кого называют «ловелас», но в душе всё ещё звенело имя той самой Ани. Если попадалась другая Аня — он бросал её с холодной улыбкой, словно мстил за прошлое.
Из техникума его выгнали за прогулы, и Стас ушёл в армию. Там он вроде бы взялся за ум, но, вернувшись, не смог усидеть на заводе отца — станок и монотонность убивали его. Тогда он стал сантехником. Работа не сахар, зато всегда в движении, а новые знакомства — как бонус. После смерти отца Стас и вовсе пустился во все тяжкие, словно каждый день был последним. К тридцати шести он всё ещё был сантехником, но уже с высшим разрядом и помощником, которого гонял по мелким заявкам. Волосы поредели, пресс скрылся под слоем пивного животика, но Стас всё ещё считал себя неотразимым — и, что удивительно, многие женщины с ним соглашались.
Одной из таких была Вера Лебедева, двадцатидевятилетняя бухгалтерша из дома, который обслуживал Стас. Как-то она вызвала сантехника из-за протёкшей трубы. Ожидала увидеть старика с гаечным ключом, а на пороге появился он — подтянутый блондин в потёртой кожанке, с улыбкой, от которой хотелось смеяться. Стас был в ударе: шутил, подмигивал, а уходя, бросил дежурный комплимент: «С такими глазами вам бы в кино сниматься». Вера покраснела и, не зная, как удержать его, выпалила:
— А не могли бы вы в субботу смеситель поменять?
В субботу Стас явился, как обещал. Вера встретила его в новом платье, с лёгким макияжем и столом, накрытым для двоих. Он починил смеситель, выпил вина, остался до утра, а потом ушёл, сославшись на срочный вызов. Платы не взял, но и на другой вызов не поехал — вместо этого завалился спать. Для него это была очередная интрижка, а Вера уже представляла, как они вместе выбирают обои для детской.
Своими мечтами она поделилась с подругой детства, Наташей Соколовой, которая жила в элитном доме по соседству. Они встретились у подъезда, и Вера, сияя, начала:
— Наташ, я его нашла. Стас… он такой… настоящий!
— Стас? — Наташа прищурилась. — Не тот ли, что сантехник?
— Да, а что? — Вера насторожилась.
— Ох, Верка, беги от него! — Наташа всплеснула руками. — Это же Стас-ловелас! Его весь район знает. Вчера к моей соседке заходил, у неё муж в рейсе. Музыку врубили, думаешь, зачем?
Вера почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она пыталась возражать, но Наташа была неумолима:
— Его кличка — Стас-ёр. Все знают. Брось его, пока не поздно.
Вера вернулась домой, вытирая слёзы. Три дня Стас не звонил, и она не решалась набрать его номер. На четвёртый день не выдержала — он не ответил. Тогда Вера села и задумалась. Она не собиралась сдаваться. Если Стас — игрок, она сыграет по его правилам, но так, чтобы выиграть.
На следующий день Вера надела платье — алое, с вырезом, подчёркивающим каждый изгиб. Но вместо того чтобы звонить Стасу, она пошла в управляющую компанию. Там, мило улыбаясь, узнала, где он работает. Стас как раз возился с трубами в соседнем дворе, когда увидел её. Вера стояла у подъезда, с сигаретой в руке, и смотрела на него с лёгкой улыбкой.
— Вер, ты чего тут? — он вытер пот со лба, явно не готов к разговору.
— Мимо шла, — она пожала плечами. — Решила взглянуть на тебя в деле.
— Ну, вот, работаю, — он попытался уйти от темы, но Вера шагнула ближе.
— Стас, если я тебе не нужна — скажи прямо. Без отговорок. Я не ребёнок.
Он посмотрел на неё — на платье, на глаза, в которых было что-то новое, неуловимое.
— Вер, ну что ты начинаешь? Было же хорошо. Чего тебе ещё?
— Мне нужно всё, — тихо, но твёрдо сказала она. — Или ничего.Стас помолчал. Вера смотрела на него, не отводя взгляда. И впервые за долгое время он почувствовал, что не может просто развернуться и уйти, оставив за спиной очередную разбитую мечту. Что-то в её голосе — в интонации, в уверенности — било точно в грудь, как хук справа. Нежданно. Больно.

— Не люблю я «всё»… — пробормотал он, отводя взгляд.

— А я не люблю крошки со стола, — ответила Вера и развернулась, направляясь к выходу с двора. Стас смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом.

Весь остаток дня он возился с трубами, как в тумане. Вечером пошёл с напарником в пивную, но пиво казалось безвкусным, а разговоры — пустыми. Вернувшись домой, включил телевизор, но всё раздражало: звук, свет, стены. Он вышел на балкон, достал сигарету, посмотрел в небо. И впервые за многие годы признал: ему не всё равно.

—

На следующий день он снова увидел Веру. Она выходила из магазина с двумя пакетами, тяжёлой сумкой на плече и на удивление спокойным выражением лица.

— Давай помогу, — сказал он, подойдя.

— Я справлюсь, — не остановившись, ответила она.

— Вер, ну хватит. Я… — он замолчал, не зная, как продолжить.

Она остановилась, поставила пакеты и посмотрела на него в упор.

— Ты что?

— Я… не знаю, как по-другому. Всегда было проще уйти, чем остаться. Но ты, блин, не уходишь из головы.

Она молчала. Тогда он выдохнул и добавил:

— Давай попробуем по-новому. Без игр. По-настоящему.

— Только если ты сам этого хочешь, Стас. Не ради «галочки», не ради того, чтобы почувствовать себя героем, — строго сказала она. — Я слишком взрослая, чтобы снова наступать на грабли.

Он кивнул. Это было сложно, непривычно. Но впервые в жизни он захотел чего-то не на один вечер. Хотел заглянуть дальше, чем завтрашнее утро.

—

Месяц спустя Вера варила кофе на своей маленькой кухне, а Стас пытался, чертыхаясь, повесить полку в ванной. Всё ещё в старой кожанке, всё ещё с ворчанием и беспорядком, но теперь уже с искренним желанием задержаться. Он по-прежнему оставался Стасом — с шутками, с лукавым взглядом, с непростым характером. Но в его глазах появилось что-то новое. Мягкость. Ответственность.

Вера заметила это первой. Она видела, как он поднимал её сумку, не дожидаясь просьбы. Как вставал раньше, чтобы сварить кофе. Как в его словах больше не было лёгкости лжи.

Однажды вечером, когда за окном шёл тихий снег, Вера спросила:

— Ты всё ещё думаешь о той самой Ане?

Он посмотрел на неё, чуть усмехнулся.

— Иногда. Как о привидении. Но если честно… — он сделал паузу. — С тех пор, как ты появилась, она перестала шептать по ночам.

—

Весной они вместе посадили цветы на подоконнике. Он путал рассаду, называл всё «фикусом» и возмущался, почему земля под ногтями не отмывается. Она смеялась. А потом однажды, среди будней, он сказал:

— Ты знаешь, Вер… Кажется, я никогда раньше не был дома. А с тобой — будто нашёл.

И она молча обняла его за шею, думая о том, что иногда даже сантехник может починить сердце. Особенно — своё собственное.

Стас опустил глаза, будто ища ответ где-то в пыльной траве у подъезда.

— Ты хорошая, Вера… — сказал он наконец. — Слишком хорошая для такого, как я.

— Хватит, — перебила она. — Это не ответ. Ты боишься. Только вот не меня — себя. Тебе проще сбежать, чем попробовать по-настоящему.

Он хотел огрызнуться, отпустить привычную шутку, но вдруг понял: она права. Глупо отрицать. Он привык быть первым, кто уходит. Привык к коротким историям, где не надо отвечать за чувства. Но сейчас — не так. Что-то в её голосе задело его глубже, чем он ожидал.

— Дай мне подумать, — глухо сказал он.

— Не тяни слишком, — Вера развернулась и ушла, оставив его стоять с разводным ключом в руках и глухим шумом крови в ушах.

—

Он не думал — он пил. Два дня подряд. Сначала в одиночку, потом у приятеля в гараже, где пахло бензином, дымом и дешёвыми закусками. Он орал песни под гитару, кидался дурацкими тостами, и на вид был прежним — весёлым, слегка потрёпанным героем двора. Но внутри всё крошилось, как старая штукатурка. Он не знал, чего боится больше — признаться себе, что она нужна, или сделать шаг к ней и не справиться.

На третий день он не выдержал. Сел в маршрутку, потом пересел на автобус, потом шёл пешком. Не звонил, не предупреждал. Сердце стучало громче, чем каблуки бабушки, пробежавшей мимо.

Вера открыла в домашнем, с приподнятыми бровями.

— Ну? — только и сказала.

— Я не умею быть… с кем-то, — честно выдохнул он. — Не умею быть нормальным.

— А кто сказал, что мне нужен «нормальный»? — улыбнулась она, отступая вглубь квартиры. — Проходи, чай остынет.

С тех пор они начали пробовать. Не жить — пробовать. Сначала — осторожные вечера, фильмы, разговоры, потом совместные завтраки. Он всё ещё не всегда мог назвать, что чувствует, но не сбегал. Она не задавала лишних вопросов, но каждый раз смотрела так, что он чувствовал себя нужным. По-настоящему.

Иногда его тянуло к старым привычкам — отмахнуться, уехать на рыбалку с пивом и палаткой, отключить телефон. Но он всё чаще сдерживался. Не ради неё — ради себя рядом с ней. Этот Стас ему начинал нравиться больше.

—

Весной она принесла тест с двумя полосками. Он долго молчал. Потом сел на стул и долго смотрел в окно.

— Хочешь уйти? — спокойно спросила она.

— Хочу остаться, — сказал он, не поворачивая головы. — Но боюсь, что не смогу.

— Сможешь, если решишь.

В тот вечер он не пил. Он сидел на полу, обняв её, и впервые в жизни представлял не море, не девчонок на курортах, не гаражные посиделки, а детскую кроватку и чью-то маленькую ладошку в своей.

—

На седьмом месяце она попала в больницу — угроза преждевременных родов. Стас метался по коридорам, ругался с медсестрами, носил фрукты, дежурил под дверью. Он выглядел глупо — огромный, в мятой куртке, с глазами, красными от бессонницы. Но Вера, увидев его в палате, только улыбалась:

— Ты всё-таки умеешь быть рядом.

—

Дочь назвали Аней. Он долго колебался, но потом понял: это не про ту, первую. Это про новую жизнь. Про то, как одна Вера исцелила всё, что когда-то разрушила Аня.

Теперь он приходил домой не поздно, чинил кран не у соседки, а на собственной кухне. Его живот всё ещё выдавал любовь к пиву, но руки стали твёрже, взгляд — мягче.

Он был не идеален. Но он остался.

А значит — выиграл.

…мехнулся, но в улыбке не было ни насмешки, ни боли.

— Иногда, — честно признался он. — Но уже не так. Тогда я просто не знал, как отпустить. А теперь… теперь понимаю, что держался не за неё, а за себя, каким был рядом с ней. Мальчишкой с сердцем наружу.

Вера молча подошла, села рядом, обняла его за плечи.

— Ты больше не мальчишка, Стас. И сердце у тебя всё ещё есть — только теперь ты умеешь его беречь.

Он притянул её ближе и долго молчал, уткнувшись лбом в её висок. Потом сказал почти шёпотом:

— Если бы кто-то тогда сказал мне, что я буду варить кофе по утрам и таскать чужие сумки ради женщины, я бы рассмеялся. А теперь… теперь мне страшно тебя потерять.

— Не теряй, — просто ответила Вера. — Только не исчезай. Не делай больно, как той Ане. Я не железная, Стас.

Он кивнул. Не сказал больше ни слова — просто встал, налил им обоим по бокалу вина и включил старый фильм, под который Вера любила засыпать. Той ночью они заснули рядом. Без страсти, без драмы, но с чувством, которое постепенно вытесняло пустоту.

—

Прошло полгода. Стас всё ещё работал сантехником, но начал брать подработки по ремонту квартир — учился штукатурить, выкладывать плитку, даже читал какие-то форумы. Вера смеялась, когда он кидал на стол строительные каталоги и предлагал ей «выбрать нормальные краны, а не это китайское барахло». Он впервые стал думать о будущем. О будущем с кем-то, кроме себя.

А однажды Вера заболела. Простуда, вроде бы, но он забросил всё и два дня сидел рядом, варил бульон, сбивал температуру и даже выучил, как правильно закапывать капли. Потом, уже ближе к ночи, когда она уснула, он сел на табурет у кровати и смотрел, как она дышит.

И в голове неожиданно всплыла та старая фраза отца: «Жизнь длинная, сын. Ещё таких Ань встретится — сотня.»
— Нет, батя… — пробормотал он. — Не сотня. Одна. И зовут её не Аня.

—

Весной они поехали за город — просто отдохнуть. Вера жарила мясо, Стас разжигал костёр, вокруг пахло дымом и сырой землёй. Он подошёл к ней, вытер ладони о джинсы и, как мальчишка, спросил:

— Вер, ты бы… ну, ты не против, если я… с тобой навсегда?

Она подняла на него глаза, и в них засияло солнце. Настоящее. Тёплое. Такое, которое приходит не сразу, а только к тем, кто дождался весны.

— Только если ты по-настоящему, — снова сказала она.

Он кивнул. Он больше не умел иначе.
Он посмотрел на неё, чуть усмехнулся, но без былой бравады:

— Иногда. Как о шраме — не болит, но помнишь, где и как заработал.

Вера кивнула. Она не ревновала — уже нет. В ней жило спокойствие: она знала, что сейчас он рядом с ней — не случайно и не на ночь.

Они стали жить вместе. Не «съехались», как говорят на районе, а именно жить — с общей зубной пастой, с корзиной для белья, в которую он сначала забывал кидать носки. Вера не пыталась его переделать. Просто терпеливо напоминала, хохотала, когда он, чертыхаясь, убирался на кухне, и молчала, когда он приходил с работы мрачнее тучи. В её молчании было больше поддержки, чем в любых словах.

А потом случилась беда. У Веры нашли узел в груди. Пока шли обследования, она молчала. Стас заметил, что она похудела, стала уставать. Сначала решил — просто осень, авитаминоз. Потом, когда нашёл в ящике направление в онкодиспансер, сжал бумагу в кулак и долго сидел на балконе, глядя в темноту. Было страшно. Не за себя — за неё.

На следующий день он не пошёл на работу. Отпросился «по семейным». Поехал с ней на биопсию. Потом на консультации. Держал за руку, слушал врачей, задавал глупые вопросы. Она пыталась шутить, он — не всегда понимал, как реагировать. Но не ушёл.

Лечение длилось почти год. Стас устроился на полставки, чтобы больше быть дома. Учился готовить — пусть криво, пусть пересолено, но с душой. Бросил пить, даже курить стал меньше. Его напарник в шутку говорил: «Ты чё, жениться собрался?» Стас не отвечал. Просто покупал новый чай, потому что Вера после «химии» терпеть не могла тот, который раньше пила с удовольствием.

Когда Вере объявили о ремиссии, она плакала в его объятиях. А он просто гладил её по волосам, которые начали отрастать после лысой, упрямой головы, и шептал:

— Всё. Всё, зайка. Пронесло. Живём.

Они действительно жили. Не как в кино, не идеально. Он всё ещё забывал купить хлеб, она — злилась на его бардак в ванной. Но больше не было одиночества. Не было игр. Только двое людей, прошедших через страх, боль, любовь — и выбравших друг друга по-настоящему.

Через два года Вера предложила расписаться.

— Без торжества. Без белого платья. Просто в ЗАГС, а потом в кафешку с пельменями, — смеялась она.

— Ага, — кивнул Стас. — А потом домой, к телевизору и твоим тапкам.

— И твоим носкам по углам, — добавила она.

Они поженились тихо. Подписи, обручальные кольца, селфи у дверей ЗАГСа. Стас взял её фамилию. Так, просто — потому что «Лебедев» звучит красиво, а «Шапкин» ему самому надоел.

—

Годы шли. Стас стал мастером участка. Вера открыла небольшое бухгалтерское агентство. У них не было детей — не сложилось. Но были поездки на дачу, огурцы в банках, соседский кот, который заглядывал к ним через окно, и нежность — тёплая, как плед на старом диване.

Иногда он смотрел на неё и думал: «Вот она. Моя Аня». Не та, с глазами цвета виски. А та, которая не бросила, когда мог бы сам сбежать. Та, за которую стоило остаться.

А Вера, ложась рядом, касалась его руки и знала — не зря тогда сказала «всё или ничего». Потому что получила всё. И даже больше.

Конец.