Позор на всю деревню.

Позор на всю деревню.
Валентина Ивановна сидела на старой лавке у крыльца, отмахиваясь от зноя свернутой газетой. Август выдался по-настоящему беспощадным: воздух стоял, как кипяток, комары жужжали над ухом, в поле гудел трактор, поднимая пыль, а от соседского костра тянуло горьким дымом. Всё слилось в плотную, удушливую смесь.
Она бросила взгляд на калитку и снова тяжело вздохнула — не укладывалось в голове, что Маринка действительно приедет. Да ещё и с этим самым «женихом из-за океана». И зачем ей, спрашивается, этот иностранный авантюрист?

— Марф, — окликнула она соседку через забор, — ты слышала, что моя выкинула?

— Что ещё случилось? — Марфа появилась из-за кустов смородины, глаза — как блюдца. — Опять чудит?

— Замуж надумала. За темнокожего!

У Марфы чуть ведро из рук не выпало.

— За кого?!

— Я и сама чуть со стула не грохнулась. Звонит и спокойно так заявляет: «Мама, у меня теперь жених. Прямо из Африки». Вот так — родная дочка…

— Ну… Африка так Африка… Может, хоть не бедный?

— Ага, ей, видите ли, деньги не важны. Главное — любовь! Вся в отца: тот тоже по любви женился, а потом в долгах как в шелках. А этот… как его… Джеймс! Ну что за имя? У нас своих мужиков разве нет?

Валентина плеснула водой на тропинку, прибивая пыль, и снова опустилась на лавку. На душе скребли кошки. Одна растила Маринку — муж Сергей рано умер, сердце не выдержало, всего 42 было. С тех пор и крутилась: она, дочка да бесконечные хлопоты. А теперь вот — жених, да такой, что вся деревня заговорит.

Деревня у них маленькая, но языки — острые. Валентина знала: Марфа не удержится, а потом и другие подхватят. Завтра уже весь посёлок будет обсуждать Джеймса.

— Я ей прямо сказала: «Ты в своём уме? Хочешь нас всех опозорить?» А она мне — мол, времена другие, ей всё равно, что скажут. Молодёжь…

Марфа усмехнулась:

— А может, он и вправду ничего. Ты его на картошку выведи — сразу поймёшь, кто он есть.

— Я его к грядкам и на пушечный выстрел не подпущу, — буркнула Валентина.

Вдалеке раздался гудок — автобус прибыл из райцентра. Валентина скинула фартук, вытерла руки и поспешила к калитке. Неужто приехали?

На остановке стояли две бабы с авоськами, пьяный мужик и… Маринка. А рядом — высокий, темнокожий парень с ослепительной улыбкой. Валентина едва не перекрестилась. Настоящий! Не мираж!
Они с Мариной обнялись, а он, протянув руку, неожиданно чётко сказал по-русски:

— Здравствуйте, Валентина Ивановна. Меня зовут Джеймс.

Она ответила на рукопожатие сухо, без улыбки. Уже чувствовала на себе взгляды прохожих — будто не люди перед ними, а цирковое представление.

— Пойдём, — бросила она дочери. — Дорогу-то не забыла?

— Мама… — начала Марина, но осеклась, услышав в её голосе металл.

Дом у Валентины был крепкий, с уютной верандой и ухоженным палисадником — всё своими руками построено. Джеймс, войдя, снял обувь и даже поклонился иконе. Валентина лишь искоса наблюдала — не играет ли роль?
За ужином ел жареную картошку с луком и салом, хвалил, мол, вкусно. Но она заметила, как он осторожно ковыряет вилкой — будто не сало, а мыло перед ним.

— А у вас там, в Африке, картошку хоть сажают?..…— А у вас там, в Африке, картошку хоть сажают? — с ехидцей протянула Валентина, не сводя глаз с Джеймса.

Он не обиделся, даже улыбнулся.

— Сажают. Но я сам из города, у нас больше рис едят. Но картошка — очень вкусно. У вас — особенно.

Марина вздохнула с облегчением, но Валентина не растаяла. Она-то знала: первое впечатление — обманчиво. Мужик — как земля: пока не вспашешь, не узнаешь, что в нём.

—

Следующие дни стали испытанием не только для Джеймса, но и для самой Валентины. Он вставал рано, предлагал помощь по хозяйству — и правда, не для виду. Вынес навоз, поправил забор, даже уговорил старого соседа Семёна, бывшего плотника, починить крыльцо. Валентина сдерживалась, но всё чаще ловила себя на том, что говорит: «Спасибо».

Однажды он вернулся с Мариной с пруда, где местные ребятишки вели себя шумно и недоверчиво. Один даже крикнул: «Чёрный, ты что, плавать умеешь?» — и тут Валентина впервые увидела, как сжались губы Джеймса.

— Он не злился, — объяснила Марина вечером. — Просто устал. Ему непривычно. Он хочет быть своим, но тут…

Валентина промолчала, но в груди кольнуло. Что, если они — и правда любят друг друга?

—

На праздник Яблочного Спаса Марина настояла: пойти всей семьёй. Валентина колебалась, но пошла. В церкви Джеймс стоял скромно, свечку держал аккуратно, не делал вид, будто всё понимает — просто был рядом.

А после, на ярмарке, случилось то, что перевернуло всё.

Старушка Вера, полуслепая, споткнулась на крыльце сельсовета. Джеймс подскочил быстрее всех, поднял, помог дойти до лавки, принёс воды. А она, тронув его руку, сказала:

— Ты, милок, хороший. Видно, с сердцем. А цвет — это ерунда.

Валентина не смогла сдержать слёз. Что-то в ней сдвинулось. Как будто гора с плеч.

—

На третий вечер, сидя на веранде с чашкой чая, она наконец спросила:

— А ты… зачем сюда? Мог ведь Маринку к себе позвать. Там, наверное, жизнь легче?

Джеймс улыбнулся.

— У меня нет мамы. Она умерла. А Марина — ваша дочь. А значит, вы — тоже семья. Я хотел, чтобы вы знали: я её люблю. И вас — уважаю.

—

Через неделю Валентина сама принесла ему старую шляпу покойного мужа.

— Вот, на огород. Солнце у нас злое. Не сгорел бы.

И впервые — улыбнулась. Настояще, по-доброму.

—

Свадьба была скромная, по-деревенски, но весёлая. Джеймс танцевал вприсядку, пил квас, ел пирожки с капустой. Даже Марфа сказала:

— А парень-то… свой. Хоть и темненький.

И никто больше не шептался. Люди привыкли. Потому что любовь — не экзотика, а работа. Каждый день. Как сажать картошку: копаешь, сажаешь, полешь, ждёшь. И вот — урожай.