— Натворил делов — не женись! — буркнул Матвей Прошкин, обращаясь к своему взрослому сыну.

— Натворил делов — не женись! — буркнул Матвей Прошкин, обращаясь к своему взрослому сыну.

Тем временем Лариса мчалась домой, не чувствуя под собой ног. Только хлопнула калитка, как она, задыхаясь, закричала отцу:

— Папка! Ты не поверишь! Надюшка Разбойникова вернулась из больницы! И это не отравление, как говорили… Она беременна!

Матвей, возившийся с рыбацкими сетями, развешанными по всему двору, замер, как вкопанный. А потом швырнул всё к чертям и кинулся в дом.

— Ой-ей-ей, что ж это будет-то теперь, — качал он головой на бегу. — Андрюшка? Ах ты, бездельник… лешак бы тебя побрал! Чего натворил?

— А я-то чего? — опешил Андрей, двадцатилетний парень, тараща глаза.

— А того! Говорят, Надюшка в положении!

— Ага, — поддакнула Лариска. — Отец её, говорят, чуть не всыпал розгами, но мать заслонила. Теперь он ходит по двору и допрашивает Надюху, кто, мол, отец ребёнка.

Матвей зыркнул на сына с подозрением:

— А у тебя чего это глазки забегали? А ну, отвечай, трогал Надюху?

— Трогал! Его рук дело, — с готовностью подтвердила Лариса, не упуская шанса влепить брату.

Андрей побледнел, как простыня.

— Ну и кто, кроме тебя? Вся деревня знает, как ты за ней увивался. На сеновал вместе лазили — люди видели.

— Ох, горе мне, — застонал Прошкин. — Сейчас Разбойниковы заявятся, женить тебя захотят! А где я денег на свадьбу возьму?!

Он сплюнул с досады.

— Спасибо тебе, сынок! Рановато я, значит, в деды собрался. Теперь Разбойников шкуру сдерёт, да ещё и за банкет потребует!

Андрей, похоже, только в этот момент осознал, во что вляпался. Над последствиями он не думал, а теперь все дороги вели к их двору.

— Я не хочу жениться, — прошептал он растерянно. В ту же секунду перед глазами пролетела вся жизнь.

— Да ты ещё пацан, куда тебе! — рявкнул отец и вдруг взглянул на открытый подпол — тот самый, что проветривали с утра после уборки картошки.

В голове Матвея молнией мелькнула идея:

— Слушай, сынок. Сейчас к нам весь клан Разбойниковых нагрянет — по твою душу. А тебя… нет. Ты, значит, уехал. Понял?

Андрей всё понял с полуслова. Миг — и он уже в подполе. Отец закрыл дверцу, а потом окликнул сквозь дырку для кошки:

— Слушай, если что — в нижнем левом углу нора. Там и лаз, и лабиринт, и тайные ходы. Пропадёшь — ищи тебя потом, как ветер в поле.

—

И в самом деле — худшие опасения Прошкина оправдались. Целая делегация Разбойниковых выстроилась у ворот:

— Ваш бездельник девку попортил — пусть теперь женится!

А Матвей, будто ничего и не слышал, продолжал чинить сети.

— Кто? Андрюшка? Его нет. Уехал.

Из толпы вышла Надюшка, в слезах, обнимая животик:

— Как уехал? Куда? Он нам нужен!

— Всем он нужен, — буркнул Матвей и отвернулся.

Разбойниковы не поверили ни на слово. Прошли в дом, всё перерыли, посуду перебили — да так и ушли ни с чем.

—

А в это время в подполе начиналась иная жизнь. Глухо, душно, темно. Как в могиле. С каждым днём Андрей всё больше походил на крота — отвыкал от света, начал задыхаться от пыли и страха. Единственный, кто навещал его — кот Василий. Да и тот — по делам.

А наверху кипела жизнь. Витя, старший брат Надюшки, частенько заглядывал в дом — по поручению отца, а на деле — всё больше к Лариске. Лариса же, не избалованная вниманием мужского пола, вдруг расцвела. Начала прихорашиваться, по ночам плакала в подушку.

Отец встревожился:

— Не вздумай, дочка, выдать брата — денег у меня на две свадьбы точно нет.

Но Лариса слушать не хотела. Про Андрея забыла напрочь — ей теперь Витя важен.

—

А Андрей, тем временем, начал чахнуть. Оброс, охрип, кашлял. Глаза болели от любого света, спина не разгибалась. Иногда шептал:

— Пап, ну что там? Какие новости?

— Спи, — доносился голос сверху.

—

Разбойников, не желая позора, решил женить дочку — хоть на ком. Нашёл непьющего, но бедного парня — Юрия Глушакова. Тот и рад — за такую “лотерею” ухватился обеими руками.

—

И вот однажды отец приоткрыл дверцу:

— Андрюшка! Всё, конец затворничеству! Надюха вышла замуж!

Из темноты выполз его сын — худой, сутулый, обросший, с глазами, как у совы.

— Вышла?! За кого?

— За Юрку Глушакова. Всё, забудь! И слава Богу. А ты, давай вылезай — я тебе баньку истоплю. Очистишься — и в люди.

Андрей медленно выбрался наружу, щурясь от яркого света, согнувшись, будто всю жизнь прожил в коробке. А отец только покачал головой:

— Вот влипли так влипли… А всё потому что не подумал. Ну ничего, сынок. Живы будем — и то хлеб.

Прошло несколько дней. Андрей отогревался в баньке, пил бульон, брился и молчал. Говорить не хотелось — язык будто забыл, как это делается. Лариса на него почти не смотрела — теперь она всё время крутилась возле Вити, а тот уже стал звать её на свидания за околицу. Матвей поглядывал на это, вздыхал, но не мешал.

— У каждого своя судьба, — бормотал он, сливая помои под вишню. — Главное, чтоб без позора…

Но позор, как назло, сам нашёл дорогу. Через неделю после свадьбы Надюшки с Юркой на пороге Прошкиных объявился сам Юрий — с мешком вещей и лицом, как у побитой собаки.

— Пустите переночевать… — выдавил он. — Она сказала, что ребёнок — не мой. А я ж как дурак… Свадьбу сыграл, в долги влез…

Матвей побелел.

— Погоди… А чей тогда?

Юрий опустил глаза.

— Сказала — “уже неважно”. Но по срокам… всё сходится на Андрюхе.

Тишина опустилась, как ватный колокол. Где-то в сарае фыркнула коза. А потом, словно по команде, в доме раздался крик:

— Ага! Так я и знала! — это Лариса сорвалась с места. — Вы ей поверили?! А если она просто от Юрки сбежать хотела? Вот и обвинила Андрея — единственного, кто молчать будет!

— Да что же это делается-то, — застонал Матвей. — А ну, Андрей! Иди сюда!

Из комнаты вышел сын — помятый, всё ещё не совсем вернувшийся к жизни. Сел на табурет, уставился в пол.

— Это твой ребёнок? — спросил отец, без окрика, глухо.

Андрей молчал.

— Ты был с ней? — тише.

— Был, — сказал он наконец. — Но не один я.

Тут все переглянулись. Даже Юрий приподнял голову.

— Как это — не один? — прошептал он.

— У неё… было трое. Я думал, она меня любит. А потом узнал, что мы с Витькой на смену друг другу ходим, как по расписанию.

На лице Ларисы отразилась вспышка — ревность, боль, злость, всё разом.

— Витька?.. — выдохнула она. — Он же…

— Вот тебе и Витенька, — мрачно пробормотал Матвей. — Вот тебе и “не пьющий, но бедный”.

Все замолчали.

—

А через неделю деревня гудела. Оказалось, Надюха врет не хуже чем дышит. Ребёнок — вовсе не от Андрея. И не от Юрки. И даже не от Вити. Отец её, грозный Разбойников-старший, едва не упал, когда Надя в сердцах выкрикнула имя: “Это Гена, тракторист!” — и заплакала.

Гена уже третий год как женат и растит близнецов. Жена его, Марина, устроила публичную разборку прямо на площади, после чего тракториста увезли на перевоспитание к тёще в Кострому.

—

А у Прошкиных наступил покой. Андрей поступил в техникум заочно и стал работать на мельнице. Лариса порвала с Витей и стала шить на заказ. Матвей вернул коту Василию персональную подушку.

И только иногда, вечерами, вспоминал всё это и усмехался:

— Натворил делов — не женись… А лучше вообще сначала думай, а уж потом — в сеновал.
…такой скандал, что о нём говорил не только весь их хутор, но и соседние. Гену выгнали из дома с синим чемоданом и рваным мешком картошки. Марина заперлась с детьми у матери и пообещала, что “этот кобель даже своих носков больше не увидит”.

Разбойников-старший неделю пил. А потом продал корову, чтобы покрыть расходы на свадьбу, которую сыграли «в никуда». Надюху увезли к тётке в город — “от людских языков”, да и сам Разбойников теперь на глаза никому не показывался.

А в доме Прошкиных установилась тишина. Даже Лариса больше не бегала к заветной калитке, где прежде ждала Витьку.

Матвей на рассвете стоял у колодца, пил воду с ковша и бормотал: — Вот ведь… жизнь. Вчера ты дед, а сегодня — просто старик с рыбьей сетью.

Андрей стал другим. Он больше не шатался по околицам, не хохотал, не шутил. Работал молча, подолгу задерживался в сарае или у реки. Как будто в нём что-то отмерло и проросло заново — тихое, сдержанное.

И только кот Василий, как прежде, шмыгал мимо, вечно по своим делам, ни на кого не глядя. Он как будто один знал: всё это ещё не конец, а только развязка первого акта.

Потому что однажды, в сентябрьский вечер, когда над деревней плыл дым от картофельных костров, к калитке снова постучали.

А на пороге стояла… Надежда. С чемоданом, с бледным лицом и теми же глазами — будто спрашивала разрешения не входить, а просто постоять рядом.

— Мне некуда, — прошептала она. — Гена… сказал — больше не подходи. А мне ведь… всё равно. Я не за ним шла. Я к вам.

Матвей долго молчал. А потом махнул рукой:
— Проходи. Только больше без фокусов, Надя. Мы не цирк.

Андрей вышел из сарая — и остановился. Они встретились глазами. Всё было уже по-другому.

Но что-то внутри — дрогнуло.

И, может, это была не любовь. Может — просто память о лете, сене и глупости. Но иногда этого достаточно, чтобы что-то начать сначала.
…ную сцену прямо у клуба, метнув в мужа сапогом и при всех обозвав “сельским жеребцом”. Тракторист уехал на смену и больше в деревне не появлялся.

Прошкин, сидя на лавке у своего дома, только вздохнул:

— Вот тебе и нравственность. Вот тебе и позор. Хорошо хоть свадьбы не сыграли…

Андрей постепенно приходил в себя. Стал выходить на улицу, помогать отцу, иногда даже смеяться. Правда, ненадолго — деревня запоминает надолго. Но и забывает со временем. Главное — не делать новых глупостей.

Лариса поругалась с Витькой и больше с ним не встречалась. Плакала ночами, потом обрела гордость и ушла работать в райцентр — “в бухгалтерию”. Матвей отпустил дочь с тяжёлым сердцем, но без лишних слов.

Юрий уехал в соседнее село, восстанавливать своё имя. Говорили, будто даже нашёл там вдову с тремя детьми, но “добрую”.

А Надюха? Надюха осталась при родителях, теперь — с ребёнком на руках. Кто отец, уже никого не интересовало. Главное, чтоб не соврала ещё раз.

—

Прошкин вздохнул, глядя на осеннее небо:

— Натворил делов — не женись. Но если уж натворил — отвечай. А если не натворил — всё равно отвечай… за молчание, за доверчивость, за своё имя.

Он бросил в костёр пригоршню хвои. Огонь треснул.

— Жизнь, сынок, не подпол. Не пересидишь.

И Андрей понял — пора жить по-другому. Пора выйти из тени. И уже не прятаться. Никогда.